А. С. Пушкин, 'Станционный смотритель.'

Когда в последний раз я проходил через те места, где стоял станционный домик Вырин, всё изменилось — только два старых вяза, некогда посаженные самим смотрителем, по-прежнему тянулись к небу, их ветви плели тяжёлые тени на выцвевший от времени купол небес. И хотя сам домик был теперь в запустении, а новые дороги обошли его стороной, я остановился здесь, как будто встречался с давним другом.

Я давно перестал странствовать, а если и нахожу в себе силы выходить в путь, делаю это с какой-то тягучей обреченностью. Всё чаще возвращаюсь сюда мысленно, прокручивая в голове истории, услышанные от мудрых стариков, или стараюсь представить, что в этом месте оглушительно лаяли сани, и место, где шумно дожидались усталые путники, ждали замену лошадей. В тот момент я невольно вспомнил старого Самсона Вырин, смотрителя, чья жизнь была так трагически разрушена перед нашими глазами.

Теперь уже мало кто мог бы рассказать о нем, и если бы не случайная встреча с дочерью его, Дунечкой, давным-давно угнанной богатым проезжим — едва ли и сам я смог бы что-то сказать. Скажи тогда кто мне, что возраст старого смотрителя уже подходит к закату; что судьба улыбнется ему лишь раз, послав ему дочь, чья красота затмит полмира, но та же судьба тут же заберет у него ту единственную радость, я бы не поверил. В душе у смотрителя боролись горе и любовь к дочери — те же сердце разрывающие чувства, которые, наверное, испытывает каждый отец, отпуская от себя чадо.

Печально вздохнув, я ступил на порог давно бесхозного домика. Закрытые окна стояли пустыми глазницами, а дверь, пролежав столько зим на левой петле, была наклономом осталась на острые углы. Внутри все было покрыто слоем времени, от него веяло тоской и одиночеством. Как бы сильно ни горят нам в прошлом ярко прожитые минуты, их отблески превращаются в тусклые тени. Отрывая пыльную ткань с полки, случайно натолкнулся на застиранный календарь с испорченным рисунком — кем-то изображенные хрупкость бытия смотрительских дней, уязвимость человеческого счастья.

Прислушиваясь к безмолвию, с трудом пришел к мыслям о забытом прошлом, испачканным потом и слезами, растворенным в равнинах времени. Мысль, что когда-то здесь раздавался хохот Дунечки, вызывала странную боль в душе, как рана, которая вновь и вновь кровоточит при прикосновении.

В каждом уголке смотрительского дома заключена печать той поры, когда на людей смотрели с непритязательностью и любовь, и предательство так трагично сливались в единую картину жизни. И тем не менее, хоть твоя жизнь отмечена изменениями, ярко вписанные страницы помнят и просто ждут запоздалого луча света, чтобы вспыхнуть вновь.